С каждым новым куплетом прикладывался к фляжке. Шнапс у него там или обычный кофе из цикория, с грамулькой алкоголя?
Младший давно приметил, что на свете есть ограниченное число человеческих типажей. Он собирал их, как коллекционер – игрушки из шоколадных яиц. Скоро, наверное, соберет все, и дальше будут попадаться только знакомые.
– Und sind wir mit Tiranen raufen, aiaia-oho!
Когда Данилов вник в текст, то обалдел. Очень «добрая» песня средневекового ополченца, который борется с тиранами: жжёт и режет напропалую, колет копьем в живот и запускает «красного петуха» под крыши монастырей. Ибо нефиг.
Мамаша, которую Младший окрестил Гусыней, нашёптывала своему кульку колыбельные, похожие на репертуар группы «Раммштайн». В тихом исполнении они звучали особенно зловеще. А какие ещё могут быть песни у группы, названной в честь авиабазы блока НАТО?
Nur liebe Kinder, gibt fein acht, ich bin die Stimme aus dem Kissen...
Нет, ему показалось. Другие слова. Обычная колыбельная.
Кормила женщина детёныша, лишь слегка прикрыв грудь платком, а переодевала и вовсе без прикрытия. Когда-то, ещё в Питере, Младший развлекался, читая страницы довоенных форумов. Поражаясь тому, что волновало умы прежних людей. Машина, ипотека, ремонт… Турция или Вьетнам? Шуба, дублёнка, или пуховик? Кот или собака? Там же узнал, что ребёнок бывает сначала пузожителем, потом – пупсиком, булочкой, или зайкой. Параллельно с этим он может быть какунишкой или тугосерей, малоежкой или обЖориком. Так вот, этот малыш совсем не был «тугосерей» – наоборот, несколько раз за день он хныканьем и специфическим ароматом оповещал всех, что обгадился.
Здесь знали про существование памперсов, но даже в этих краях они были огромным дефицитом. Зато были трусы с кармашком – со вставками из чего-то пористого. Не тряпка, а какой-то полимер. Сняв этот подгузник, женщина протирала ребятёнка куском мягкой ткани, а «вкладыши» убирала в мешок с завязками, чтобы потом на стоянках прополоскать в ближайшем ручье. Или, чаще, под струей воды из колонки.
Запашок в момент процедуры был тот ещё, но все терпели. Обычно ей удавалось успокоить мелкого, заткнув ему рот соской и укачав. Помогала и слабая тряска на дороге. Но один раз он долго не унимался. Колыбельные и все привычные средства не спасали, тогда женщина взглядом указала крохе на Александра. В её шепоте тот разобрал слово: «Sibirien».
«Будешь плохо вести себя, русский дядя тебя в Сибирь утащит» – догадался он.
Сработало. После материнского предупреждения ребенок сначала захныкал с удвоенной силой, но быстро притих и остаток вечера лишь сосал кулачок.
А ведь Александр им ни слова про Сибирь не говорил.
Каждый день заканчивался кормлением, а начинался со смены пелёнок. Для мужчин он начинался с обязательного бритья (аккуратисты!), а заканчивался выкуриванием самокруток и трубок.
И колонки с водой (на худой конец, колодцы), и даже туалеты около станций были всегда в шаговой доступности, что казалось просто фантастикой.
Но такая благодать была только на густонаселённой равнине. Когда они отъехали дальше к югу, деревни стали более глухие, ощетинившиеся ружьями и частоколами. Забегаловки были, но маленькие и не такие уж гостеприимные. То есть путников обслуживали, кормили, совершали с ними торговые операции, но делалось это с внешней стороны огороженной территории, на специальных площадках. Внутрь, за ворота никого не приглашали. Еду продавали навынос.
Полностью исчезли попутные и встречные повозки, а уж машин, которые иногда курсировали между поселениями на равнине, они не видели давно.
За пределами поселений природа брала своё и уже не выглядела «игрушечной». Она казалась дикой и могучей силой, которая терпела людей только до поры до времени. Чем дальше, тем угрюмее становились леса, а резкая линия холмов намекала, что они вступают в предгорья.
На перекрёстке двух больших дорог устроен рынок. Здесь у каравана была долгая остановка, но Александр, на которого накатила усталость и социофобия, предпочёл выйти только на пару минут, размяться и оглядеться, а потом в опустевшем вагончике подремать над электронной книгой. У него в рюкзаке было всё, что нужно. Хватит тратить деньги на излишества. А ещё он заработал паранойю по поводу воров и с трудом с ней боролся.
Он успел увидеть, что на рынке можно купить не только сосиски с пивом или выпечку, но и «стволы», патроны и бронежилеты.
Караванщики предупредили, что после этой стоянки будет длинный перегон. И это радовало.
Наконец, тронулись. Ехали долго и, казалось, должны были одолеть большой участок маршрута. Но, сверившись с картой и с часами, посмотрев указатели, Младший понял, что они продвигаются медленнее, чем раньше. Видимо, была причина. И действительно – снежный покров стал глубже, а снег, хоть и не густо, продолжал падать.
На ночь остановились в лощине. Населённых пунктов рядом не было, только длинное одноэтажное строение с металлической крышей, почти без окон. Внутри оказалась печка и деревянные нары. Тут же, за перегородкой – загон для лошадей. В вагонах ночевать не остался никто, все сгрудились на нарах. Хоть и тесно, зато тепло.
Саша обратил внимание, что караульные не сидели на месте, а всю ночь по двое прохаживались вдоль обоза, не выпуская оружия.
Утром наспех покормили лошадей и выдвинулись в путь, когда только-только рассвело. Люди позавтракали уже в вагонах, каждый из своих запасов.
До гор теперь рукой подать. Не сказать, что очень высокие, но зрелище завораживало. Интересно, проходит ли автобан через тоннели? Только тоннелей им не хватало. Проблемы и так прибавлялись одна за другой.
Снег всё сыпал и сыпал, приходилось выходить с лопатами, расчищать дорогу там, где образовались заносы. Иногда караванщики справлялись сами, иногда привлекали и пассажиров. Никто не роптал, всем хотелось поскорее добраться до места.
Было ясно, что они покинули безопасные земли.
Изменилось поведение возчиков и охраны. Песни прекратились, все они подобрались, оружие держали поближе. Участились короткие переговоры по рации между охранниками, но качество звука было безобразное, поэтому Младший не понимал ни черта. Но видел, что лица других пассажиров тоже стали напряжёнными. Им передалось настроение «экипажа».
Но вот по рядам сидений пробежал шёпот. Повторяли несколько слов, что-то вроде «у нас гости». Младший решил действовать по обстановке. Но читать сразу расхотелось.
Тем более, что окна закрыли специальными металлическими шторками-задвижками. В вагоне стало полутемно. Свет теперь проникал только из продолговатых щелей-амбразур, расположенных по периметру вагона примерно на высоте груди взрослого человека, и люков на крыше. Саша раньше не обращал внимания на эти отверстия, потому что они, в отличие от окон, сначала были наглухо закрыты такими же задвижками.
Оказалось, где-то впереди появился конник, которого караванщики посчитали подозрительным. Помаячил, и сразу скрылся, хотя никакого жилья поблизости нет.
– Моджахеды, – пробормотал высоченный немец в куртке из фетра. Про него говорили, что он тиролец. На стоянках мужик иногда пел необычные песни, почти без слов, со звуковыми переливами. Младший понимал его хуже, чем остальных немцев. – Или Беженцы.
Похоже, большой разницы не было.
Дальнейшее напоминало спагетти-вестерн Серджио Леоне. В подростковом возрасте Саша насмотрелся их, но ему и в голову не приходило, что он сам когда-то окажется внутри фильма.
Он понимал, что от него мало что зависит, как и от остальных пассажиров. Паники не было, но ощущение тревоги давило на всех. Данилов попытался себя морально подготовить, взбодрить. Всё-таки он много повидал, больше, чем обычный кондитер, и на суше, и на море. Но нет… к такому не привыкнешь. Мандраж не проходил.
Раздался пронзительный звуковой сигнал, похожий на рожок. Из-за ржавых грузовиков с гиканьем, стреляя в воздух, вылетела группа всадников. С другой стороны автобана из-за холма показалась вторая. Обе группы растягивались вдоль дороги, беря караван в клещи.
